Он голоден.

Именно эта мысль крутится в голове Гарруса, когда он выходит из такси и направляется к дому. Он голоден и, возможно, ему стоит зайти в магазин по дороге, потому что у него в квартире, без сомнения, хоть шаром покати. Но он еще и устал, и усталость побеждает.

Но в этой усталости чувствовалась удовлетворенность, завершенность. Такая усталость приходит после хорошего дня. Это был хороший день. Может не такой хороший, как после спасения галактики вместе с Шепард, но все же хороший. Облава прошла как по маслу благодаря тщательному предварительному расследованию и планированию. Более того, несмотря на то, что он все сделал по правилам, нет ни малейшего шанса, что ублюдок избежит наказания, неважно кто у него друзья.

Правосудие свершилось. Для разнообразия.

На сегодня, может даже на завтра, Цитадель стала чуточку безопасней, и чуть меньше преступлений будут мешать ей восстанавливаться после нападения.

Это меньшее, что он может сделать.

Но, черт возьми, до чего же это изматывающая работа.

Потому, когда Гаррус поворачивает за угол, думая "сперва сон, потом еда", он не сразу замечает человека, прячущего лицо за широкой шляпой. По плечам он определяет, что это мужчина. Также, по плечам он определяет, что это солдат, хотя человек одет штатское и его поза не выражает угрозы. Гаррус усмехается про себя. Можно вытащить солдата из его брони или формы, но он не станет выглядеть как гражданский. Турианцы знают это. Люди нет.

Он невольно задумывается, кого этот солдат ждет и зачем. Что-то внештатное, судя по одежде и неудачной попытке замаскироваться. А затем человек разворачивается к нему.

Гаррус узнает запах человека — хотя и не понимает, к чему он здесь — раньше, чем видит лицо капитана Девида Андерсона (теперь Советника Андерсона, возможно потому и понадобилась маскировка), прикрытое полами шляпы.

"Шепард", думает он, и не сразу может справиться с внезапной бурей эмоций. Сперва он радуется мысли, что она, наверное, вернулась. Или спрашивала о нем. Но если бы это было так, то она пришла бы сама. Или послала сообщение. Черт возьми, она упомянула бы об этом в своем последнем сообщении; ведь они постоянно поддерживали связь с тех пор, как она улетела, а он остался на Цитадели.

Радость угасает почти так же быстро, как зарождается, потому что то, что он увидел в выражении лица Андерсона, не оставляет для нее места. Даже немного.

Ему не хочется определять чувство, что приходит на место радости.

Если его определить, то оно может стать настоящим.

У Гарруса было достаточно времени, чтобы научиться разбираться в выражениях человеческих лиц. Он коп, и люди оказываются в комнате для допросов не реже, чем представители других рас. И он служил на человеческом корабле, с человеческим экипажем, под началом человеческого офицера. Черт, по турианским меркам, он эксперт по человеческим лицам.

Лицо Андерсона выдает его. Человек пытается выглядеть стойким, твердым. Гаррус видит его насквозь.

- Нет, - произносит Гаррус. Словно это слово может остановить то, что должно произойти. Что точно произойдет. Но это просто слово. Это просто маленькое бесполезное слово, и оно ни черта не может остановить.

Слова редко работают.

- Могу я войти?

"Нет", повторяет Гаррус, но не вслух. Он в любом случае не сильно уверен в своем голосе. Ему удается выдать короткий кивок, и он поворачивается открыть дверь, чувствуя Андерсона, стоящего за его спиной.

Андерсон выглядит не к месту в его квартире, среди его вещей. Слишком по-человечески. Неправильно.

- Я сделал, что мог, чтобы отсрочить неизбежное, но завтра это будут крутить по всем новостям, и я подумал... ей бы этого хотелось... Вы были рядом с ней в эти темные времена, офицер Вакариан. Я подумал, Вам лучше услышать это от меня. Вы заслужили хотя бы этого.

И потому, что он все еще не уверен в своем голосе, он только снова кивает. Сухо. Как солдат. Как хороший турианец.

Он задумывается, насколько хорошо Андерсон разбирается в выражениях лиц турианцев.

Шепард бы поняла. Она всегда понимает. Понимала.

Нет.

Он надеется, что Андерсон не поймет.

Гаррус слушает объяснения Андерсона. Тот пытается быть четким и лаконичным, но терпит неудачу. Он слушает и старается не представлять. Слушает и старается не думать о том, как Шепард погибает вместе со своим кораблем. ("Нет", повторяет он про себя, снова и снова, а его воображение само заполняет пробелы в рассказе, которые ему не хочется заполнять. "Нет. Нет. Нет.") Шепард, выброшенная в открытый космос. Шепард, неукротимая Шепард, задыхается в безвоздушном пространстве. Это неправильно. Она должна уйти — должна была уйти — под шквальным огнем, с непокорной усмешкой, возможно забрав с собой колоссальное количество врагов.

Когда он осознает, что уже некоторое время не дышит, и его легкие уже горят, он заставляет себя сделать вдох.

Нет. Нет. Нет.

И теперь ему уже не хочется есть. Он не голоден и он не устал. Ему просто холодно. Холодно и больно дышать.

Он начинает бить вещи лишь после того, как Андерсон уходит.

#

После этого Гаррус ненадолго задерживается на Цитадели. Он пытается. Но ничего, из того что он делает, похоже, не имеет никакого значения. На каждого преступника, которого он арестовывает, приходится восемь, ушедших от закона. Правила, устав и бумажная волокита преследуют его на каждом шагу, заставляя отпускать двух из трех задержанных.

Каждый лживый, подлый ублюдок, который прогуливается перед носом у СБЦ, словно ничто на свете не может его побеспокоить, подливает в чашу злости Гарруса. В основном он держится за счет ярости. Это удивительно хорошее топливо. Да, он ест и спит, потому что знает, без этого умрет, но он не испытывал ни голода, ни усталости с тех пор, как Андерсон, стоя напротив него со своим человеческим выражением лица, сказал: "Вы заслужили хотя бы этого".

Он не думает об этом дне. Не думает о неделе, что за ним последовала. Не думает о похоронах. Не думает о болезненном взгляде Аленко, или о руке Лиары на своем плече, или о том, как Джокер избегал смотреть кому-либо в глаза. Он старается вообще не думать. Он охотится. Он охотится и это поддерживает его. Он позволяет ярости толкать его вперед, потому что больше нечему.

Он боится того, что случится, если он затормозит, если он остановится. Если он задумается.

В тот день, когда он понимает, что они пытаются преуменьшить ее заслуги — преуменьшить значение того, за что она боролась, что она сделала, как она спасла их всех — Гаррус ударяет кулаком в стену так сильно, что едва не ломает руку. Это не помогает. Гнев, отвращение, ярость, как черви корчатся и извиваются в его крови, в его костях.

Он подает в отставку, в основном для того, чтобы никто не начал его искать, когда он не явится на работу.

Он садится на ближайший корабль, на котором есть свободное место, и он не оглядывается назад.

Он никому не говорит, что улетает.

Все равно нет никого, кого это бы волновало.

Больше нет.

#

На Омеге голод ощущается по-другому. Здесь это не вопрос необходимости. Это вопрос жадности. Вопрос порока. Ты просто потакаешь своим желаниям, чего бы ты ни захотел и когда бы ты ни захотел, и плевать на последствия. Затем можно дать кому надо на лапу и уйти безнаказанным.

Для Гарруса это вопрос правосудия. И действия. Он не может насытиться. Ему не нужны ни алкоголь, ни наркотики, ни танцовщицы. Ему нужна смерть. И Омега готова удовлетворить и этот голод. У Омеги не бывает любимчиков.

После каждого раза, когда он просыпается, хватаясь за горло, от того, что в своем сне он не может дышать, он находит нового преступника, чтобы отыграться. Никто сомневается в его методах. Никто не преграждает ему путь правилами и уставами.

Его не беспокоит прозвище, что ему дали. Черт, он рад. Теперь он Архангел и это позволяет ему оставить Гарруса Вакариана на чердаке за запертой дверью, где он хранит все вещи, о которых не хочет вспоминать.

Что его беспокоит, так это отряд, который он собирает. Сперва, он сопротивляется переменам. Сопротивляется этой ноше. Это слишком сильно напоминало о причинах, приведших его на Омегу. Он не хочет ответственности. Он хочет прятаться в тенях и стрелять в тех, кто заслуживает пули.

Но он позволяет им войти в свою жизнь.

И затем он позволяет им умереть.

#

Он умирает.

Он не собирается уходить так просто, но он умирает с того момента, как забаррикадировался в своей крепости. Он знает это и даже принимает, но холодно, цинично. Медленная смерть. Неизбежная.

И будь он проклят, если не заберет с собой так много наемников, как только сможет.

Он не помнит, когда он в последний раз ел. Не помнит, когда он в последний раз спал. Есть только здесь и сейчас. Прицел. Вздох. Выстрел. Смерть. Имя. Прицел. Вздох. Выстрел. Смерть. Имя.

Эраш. Монтегю. Мирин. Грундан Крул. Меленис. Риппер. Сенсат. Ворташ. Батлер. Уивер.

Гаррус Вакариан.

Шепард.

По смерти за каждое имя. Не важно, сколько раз повторяется цикл, этого не достаточно.

Эраш. Монтегю. Мир— Шепард?

Он моргает. Он устал, он знает. Он голоден. Он умирает.

И Шепард в его прицеле. Ее яркие волосы. Знакомые черты. Новые шрамы. Она никогда не любила носить шлем. Он много раз слышал, как Аленко отчитывал ее за это. Каждый раз она придумывала новые оправдания.

Он должно быть действительно близок к смерти, раз галлюцинации настолько правдоподобны.

Потому что Шепард мертва. Андерсон сказал ему об этом. Андерсон не лгал. Он видел ужасную правду на лице советника. Он мысленно открывает дверь чердака, где прячет все свои воспоминания — Вакариан, Шепард, Нормандия, тот день, похороны, его кулак, ударяющийся о стену — и убеждается, что Андерсон не лгал.

Но как только дверь открыта, он вспоминает все, словно это было вчера.

Он не уверен, хочется ли ему сломать что-нибудь, сбежать или закричать.

Так что он поднимает винтовку, надеясь, что выстрел развеет видение.

Надеясь, что не развеет.

Когда выстрел поражает цель, заставляя ее щиты дрогнуть, она поднимает на него взгляд. Ее лицо. Более того, раздражение на ее лице — это ее раздражение. Он не может сказать почему, но он уверен, что это она. Жива. Она жива и она здесь, в день, когда он готов умереть. В день, когда он практически примирился со смертью.

Он видит, как она отдает приказы своим спутникам — они оба ему не знакомы и он с тревогой распознает символы Цербера — и затем она поднимает пистолет и стреляет в наемников.

Она жива, она здесь и она помогает ему.

Как в старые времена.

Он не знает как, но его это не волнует. Он лишь знает, что больше не хочет умирать. Так что он с принимается новой силой отстреливать наемников и ждет.

Он слышит, как открывается дверь, но он не готов обернуться, не готов посмотреть на нее.

- Архангел. - произносит ее голос.

Он все еще отчасти опасается, что она плод его воображения. Его сердце колотится и все внутри сжимается. Он задерживается, чтобы подстрелить последнего наемника, не столько потому, что этот человек должен умереть, сколько потому, что ему нужно немного времени. Ему нужно перевести дыхание.

Это ее голос. Ее запах, под слоем грязи, крови и пота. И когда он отворачивается от стены и поднимается, опираясь на винтовку, потому что боится, что ноги его не удержат, он видит, что это ее лицо, выражающее любопытство, но отстраненное, оценивающее. Она не узнает его. Он медленно снимает шлем. Если у него действительно галлюцинации, если она на самом деле наемник, которому его воображение придало форму Шепард, то она застрелит его, как только получит возможность.

Она не стреляет. Так что он садится, потому что не может стоять прямо, и надеется, что голос не предаст его. 
- Шепард. Я думал, ты мертва.

Она раскидывает в стороны руки и выкрикивает его имя — она счастлива его видеть; ее выразительное человеческое лицо ничего не скрывает — и вот он снова Гаррус. Одно слово — его имя — и ее улыбка возвращают все назад. Это Шепард, его Шепард и он пойдет за ней в ад, если она позволит. Архангел останется на Омеге, павший вместе со своим отрядом.

И хотя это вызывает у него чувство вины, хотя его голос дрожит от изнеможения, хотя они все еще окружены тремя наемническими группировками и шансы не на их стороне, впервые за последние два с лишним года он голоден и устал, и это хороший день. Это чертовски хороший день.