11:42
ОбновитьСмайлыУправление мини-чатом
Переговорная
Одна жизнь под соусом из раннего Сольгерианства. - Форум
11:42
ОбновитьСмайлыУправление мини-чатом
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ] Выбрать стиль: Modern Glass | Modern Air
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Фанфикшен » Фанфикшен по любой вселенной » Одна жизнь под соусом из раннего Сольгерианства. (Оригинальные произведения.)
Одна жизнь под соусом из раннего Сольгерианства.
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 00:42 | Сообщение # 1
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
Кое-какие, сохранившиеся по сю пору, оригинальные работы.
По большей части, они написаны довольно давно. А значит не стоит их считать полноценным отражением моей личности на сегодняшний день. Какой-то её части - определённо. Стилистика моя с тех пор тоже изменилась, но всё же мне бывает любопытно проглядеть старые творения. Может, они заинтересуют и вас.
1) Поезд чёрного дня. - Это слегка депрессивная история трансформации, взросления. Алхимическая аллегория, которыми я увлекаюсь и по сей день. Все мы однажды выходим в свет из мрака.
2) Игуаны танцуют джаз. - Старая добрая фантастика в традициях 60-х. Очень неспешная и простая.
3) Князь имя мне. - Страшная сказка, как и заявлено в названии. Стиль навеян повторяющимися рефренами музыкальных произведений, христианскими мотивами и температуры в 40 градусов и двух ударных доз тера-флю. Из незаконченного цикла. Тем не менее нежно люблю эту историю.
4) vADe mecum. - Ещё одна история из псевдохристинского цикла страшных сказок. Это сказка о любви. Немного мильтоновская.
5) С самого утра хотелось побыть одной. - Экзистенциальная автотерапия, как и заявлено. Рарная вещь, вообще-то, честная любовная история моего пера. Немного надежды и самоиронии. Мне отчего-то приятно, что я её всё-таки написала.


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 00:43 | Сообщение # 2
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
Поезд чёрного дня.
(alptraum)*


Если верна притча о том, что души умерших превращаются в птиц, то у моей обрезаны крылья. Здесь много таких. Тех, кто ушёл в чёрный день. Обрезаны крылья и не может птица взлететь, направляясь к манящему радужному сиянию. Вот и вынуждены все мы садиться в экспресс, чтобы добраться до места, никому не известного. Поезд-без-машиниста следующий в ночи, по одной, замкнутой в один круг бесконечности колее. Всегда по кругу, и всегда прямо. Не пронзая стрелой тьму, а тяжким непомерным усилием таща её за собой. Нет расписания и нет остановок. Но прибывают новые пассажиры, и редко, незаметно всё же уходят старые. Счастливчики...
Есть и проводник. По крайней мере, так он говорит. Мой сосед. Не помню как его зовут, может нет у него имени вовсе, а может, может... не знаю. Он говорит, что узнал проводника, что это палач. Тот из-за кого его день ухода стал чёрным. Я говорю ему, что в этом виноват только он сам. Всё зависело от нас, и мы сами предпочли полёту этот Поезд. Прими это и смирись, станет легче. Я знаю, я здесь уже давно, может быть дольше всех. А за сутки... Год?.. даже за десять не понять. Обиделся. Сейчас уйдёт. Не складывается что-то компания. Подсаживаются, заговаривают, а потом уходят, и я опять остаюсь один. Странные, не хотят признать что мертвы. Хотя...
Хотя, здесь смешно быть в чём-то уверенным. Многие, большинство, думаю видят всё-таки поезд. По крайней мере, его вижу я. Некоторые считают, что они в самолёте, устремившимся в свободном падении к земле. Охваченные страхом стоят они, глядя в развёрстую в их воображении бездну расширенными зрачками. Иногда ледяной ужас в их глазах сменяется болью и пониманием. И я задумываюсь, так ли уж бесконечно их падение? Сколько смертей переживают они, и сколько смог бы пережить я? Вот тогда страх хватает меня за горло. А отчаяние нежно берёт за запястье, словно проверяя пульс. Пульс небьющегося сердца.
В такие минуты, когда цепкие когти кошмара подбираются слишком близко, мне хочется только одного. Разбить тусклое окно и выпрыгнуть отсюда. Я бы прыгнул, не будь это бесполезно. Я знаю. Я делал так трижды. Прыгаю из окна, и приземляюсь внутри проклятого Богом, забытого Дьяволом экспресса. Снова и снова. Теряешь надежду, но приобретаешь спокойствие, будто в беспросветном горе, когда слёзы уже кончились, и нет сил больше плакать. Всё что ты можешь, это пускаться в философские умствования, исподволь отбирая надежду у других. Вот мой сосед не ушёл, остался. Сник как-то весь, на глазах мутная пелена. Ещё одно зерно моей вины на чашу судеб.
О, Марко пришёл! Познакомились уже здесь, лет сто назад. Я его можно сказать люблю. Единственный мой друг, кто беззаветно верит, что даже такой пропащей душе как я суждено найти Путь. Отсюда на свободу. Свободу... Быстро избавив меня от побледневшего соседа, он сел напротив и склонил голову в своей обычной манере. Из небытия возникли две чашки густого ароматного кофе. Его терпкий вкус приятно вгрызся в язык - это мой неугомонный венецианец щедро плеснул зелья из своих запасов. Марко не может не принести мне угощение. Считает, что вот такие житейские мелочи и удерживают нас на краю. Ведь знает же, не нуждаюсь я ни в пище, ни в питье. Вообще ни в чём не нуждаюсь. Кроме разве этих его редких, но предвкушаемых мною визитов. С его приходом ко мне в гости заглядывает радость и, пожалуй, какое-то подобие жизни. Становиться почти как тогда, до Поезда. Смутно помню это время, я слишком долго мёртв. Мертва моя душа, и я мертв, для того чтобы начать жить снова. И мой кошмар длится уже вечность.
Мы все здесь видим кошмары. Но мы никогда... оговорюсь - я никогда не сплю, поэтому видения приходят въяве. Многие сходят с ума, хотя появление здесь уже есть признак самого глубокого помешательства, другие впадают в схожее с летаргией оцепенение, я привык. И они исчезли. Исчезли, растаяли, утекли, как только я перестал их бояться. А в начале меня охватывал такой дикий, исступлённый ужас, что раздирающий мои лёгкие крик застывал в горле твёрдым, жёстким, мёрзлым комком, разрывая плоть своими острыми гранями. Я был губкой, пропитанной страхом. И может оттого, что так боялся тогда, сейчас, не чувствую почти ничего. Нет страха, нет ненависти, нет любви, нет надежды. Только усталость.
Я давно ни с кем не разговаривал. Целую непереносимо долгую вечность. Теперь, когда приходится вести беседу, я с трудом подбираю слова. Мысли трудно сформулировать, почти невозможно выразить…язык словно деревянный. Марко, кажется, понимает, что со мной и терпеливо ждёт, когда я выпутаюсь из липкой белой сети. Но я увязаю всё глубже. Интересно как давно уже я молчу? Можно даже не пытаться вспомнить, память здесь угасает и тускнеет почти сразу. Проявление человечности со стороны кого-то мне неизвестного, может Проводника? Или напротив утончённая пытка? Марко говорит, что ни то ни другое. Это свойство и способность моей личности, не желающей вспоминать прошлое и помнить кошмары. Если бы так… Кошмары-то я никогда не забываю. Все виденные мною чудовищные образы ни на минуту не покидают меня. Однако, откуда он… Разве я говорю вслух? Вы меня слышите?
Марко улыбается. Я понял, он читает по биению моего сердца, если оно у меня ещё осталось. Мой спаситель кивает и протягивает вторую чашку. И где он только их берёт? Я машинально делаю глоток, пряный резкий вкус обжигает горло. Корица… Марко говорит, что без слов понимает только меня. Может он - это я? Пью расплавленный кофе, кажется, он даже бурлит. Взгляд скользит и блуждает, как всегда когда я сосредоточен. Марко, тёмные чуть вьющиеся волосы, прямой тонкий нос, красиво очерченные губы, маленький шрам над правой бровью. Провожу рукой по лицу и не могу понять, есть у меня шрам или нет. Поворачиваюсь к окну, на мгновение забывая, что здесь нет зеркал. Нет зеркал и нет отражений. Я хмурюсь, а Марко хохочет. Невольно губы мои растягиваются в улыбке, и я вижу какой тёплый у моего друга взгляд, немного грустный, но неисправимо дружелюбный. Я спокоен, у меня не может быть таких глаз, мои, я уверен, пусты и холодны.
А каким ещё может быть взгляд мертвеца? Взгляд портрета, написанного бездарным художником? Я вздрагиваю, кофе давно остыл и покрылся тонкой ажурной вязью инея. Пальцы, сцепленные холодом, беспомощно дёргают воздух, чашка медленно падает на пол. Вихрь прозрачных, чуть коричневатых осколков мелкой пылью неспешно оседает на ковёр. Через миг, нет и осколков, они растаяли и уже высохли, не оставив на память даже кофейных пятен. Я поднимаю глаза, чашка (вновь? всё ещё?) у меня в ладонях, согревает остывшие руки. Прав Марко, действительность здесь зависит от восприятия. Она такая, какой я её вижу. Только по прихоти ночного экспресса, сознание выбирает наихудший вариант из возможных. Если это кара, кара справедливая, то мне неведомо за сколь ужасное преступление, за какую непростительную провинность, несу я наказание. В одном я не сомневаюсь, ни посланец недосягаемых для меня сфер, ни воля судьбы, ни божественный высший закон и никто иной не обрекал меня на мучения, на путешествие в поезде, которому никогда не встретить рассвет. Я, я сам избрал бесконечный прямой путь, в полуночном небе которого звезде не взойти вовек. Нет ничьей вины кроме моей собственной, но от этого лишь становится горше. От осознания того, что ты сам купил билет в одну сторону. Таких несчастных слишком много. И Поезд чёрного дня всем им готов дать приют. Исполненный боли и страха состав не обезлюдеет и в конце времён. Пока есть обречённые, ушедшие в чёрный день, билеты всегда будут в кассах.
Кто-то трогает меня за плечо. Я поднимаю голову, Марко спокойно пьёт кофе, взгляд гуляет по однообразному чёрному полотну за стеклом. Мне плохо видно его лицо. Блёклый свет пыльных ночников только мешает, порождая изломанные тени. Узкий язычок огня пляшет на фитиле свечи. Марко тушит спичку и пристально вглядывается в мои черты. Что он видит? Я не помню, какой я, а посмотреть негде. Разбил все зеркала, в них не было моего отражения, было… Нет, нет не хочу вспоминать, может позже…да, позже, да… Марко серьёзен, даже мрачен, а я вижу улыбку. У него в глазах полыхает настоящий пожар. Тьма сгущается и рваными клочьями клубится между нами. Кажется, что в темноте горят три свечи. Я закрываю глаза и усаживаюсь поудобнее. Моего друга посетила очередная гениальная теория насчёт того, где мы. Ещё одно «совершенно очевидно» и «теперь уж наверняка». Сколько уже предположений мы рассмотрели. Жаль, что ни про одну нельзя с уверенностью сказать ни да, ни нет.
Странно, хотя и с трудом, но я вспоминаю содержание наших прежних бесед. Странно, что я не забыл, как всё остальное. Первое, что пришло на ум, мы в аду. Предположение отнюдь не блистало оригинальностью, к тому же надо принять во внимание тот факт, что мы живы, надеюсь… По крайней мере, я не помню как умирал. Ад. Багровые всполохи огня, невыносимый серный запах, кипящая смола и чёрный маслянистый дым, едкий, удушливый, скрипящий на зубах как пепел. Всего этого здесь вдоволь, если именно это – ваш кошмар. Я говорил с одной потерянной душой, давным-давно, когда ещё надеялся выбраться отсюда. Кожа его была сожжена почти дочерна, свежие рубцы и старые шрамы, словно плетью иссекли тело. На измученном бескровном лице жили одни только губы, улыбались и смеялись. В ужасе смотрел я на собеседника, поражённый тем, что он вообще может говорить. Заметив, не глазами, которые выгорели и испарились века назад, мой суеверный страх, он засмеялся. Сказал, что так и знал, что пытка не бывает бесконечной, даже вечная боль приедается, и ты перестаёшь её замечать. Признаюсь, я убежал. Больше мне не довелось его увидеть. Если то, где мы находимся – ад, и до конца света дня нам не выбраться из ловушки, поставленной собственными грехами, то я молюсь, ежечасно, ежесекундно, чтобы судный день наступил сегодня.
Я сказал, что кошмары ушли? Я лгал. Не вам – себе. Только сейчас это понял, когда вспоминал. Вспоминать больно, как заживо сдирать кожу. Боль я чувствую, а печаль, радость, грусть, отчаяние – нет. Пусто и безжизненно. Душа словно выжжена огнём, и теперь плоские серые пепельные равнины не беспокоит даже ветер, лёгкий ветер надежды. Вот это и есть мой самый страшный кошмар. Как я хочу заплакать, напоить дождём слёз бесплодное пепелище! Но я лишь наигранно улыбаюсь там, где смеялся бы прежде. Место, где сбываются самые ужасные, самые отвратительные сны, вот что это. Мне снилось когда-то, что я убиваю её, а здесь… О, здесь всё происходит на самом деле. И кровь на руках, и солёный холодный вкус на губах были настоящими. Я боюсь поднять голову, увидеть разбитое зеркало, на каждом осколке которого мой красный, совсем свежий отпечаток. И её глаза и в жизни и в смерти смотрят на меня одинаково, не обвиняя, не прощая, не любя. Нет, это сон, пожалуйста, это сон, а не воспоминание. Обычный ночной кошмар, невыносимо мучающий меня здесь, наяву. Хотя, может… это всё сон, я сплю, а это одно из тех видений, которые в последнее время приходят всё чаще? Я сплю, просто мой кошмар несколько затянулся. И сны не сбываются, такого просто не бывает! Как мучительно, зачем я тешу себя напрасными надеждами, странными играми разума? Я уже тысячу раз должен был проснуться.
Я кричу, но из горла не вырывается ни звука. Лучше сотня самых мучительных смертей, чем одна такая жизнь. Бесконечность, с каждым часом которой моё отчаяние становится всё неистовее. Что ещё? Ах да, чистилище… Это Марко у нас католик, ему виднее. Я почему-то злобно и мстительно усмехаюсь. Ха, кому мне мстить? Безумцу убившему мою семью, но пощадившему меня, навсегда непоправимо искалечив душу? Нет, те кто стоял над бездной, кто заглядывал в выщербленную временем пасть небытия по-другому смотрят на жизнь, даже смерть в их глазах выглядит иначе. Она привлекает и соблазняет, обещая забвение, уверяя что заберёт боль и растворит в себе. Вы знаете, как красива первая струйка крови, как игриво, но замедленно, будто моя тягучая жизнь, клубится она в прозрачной воде? Она словно река, берущая исток из разрезанной вены, впадающая в океан вины. Внешне ты спокоен, но внутри всё разрывается, лопаются туго натянутые струны, связывающие душу с телом. Ты рушишься изнутри, мир рушится снаружи. Темнеет и остывает, солнце меркнет.
Одно из предположений Марко, привилегированный ад для самоубийц. Я спросил у него когда-то, значит ли это, что мой дорогой оптимист покончил с собой. Он ответил, что напрашиваться на дуэль, в которой его убили, было равносильно самоубийству. Все, включая его, знали об этом. Просто более изысканный способ свести счёты. Тогда я пришёл в ужас, отголоски которого не покинули меня до сих пор. Это означало, что Марко, мой славный добрый Марко наверняка мёртв. Было такое чувство, словно я ослеп. То есть, и я тоже… Но меня спасли, воспоминания совершенно отчётливые. Так трудно было возвращаться, я ведь уже решился шагнуть за последнюю черту, бестрепетно и безмятежно. Вернули, грубой силой выдернули обратно, но часть меня умерла, часть навсегда осталась там.
Что было дальше, в той моей жизни я помню плохо. Каждый следующий день всё хуже. Как эффект в кино, экран постепенно затемняется и наконец гаснет, чтобы вспыхнуть новой сценой. Я здесь, я существую. Вот всё что мне известно. Жаль, неясно, где это «здесь». Поезд чёрного дня, называют его проклятые, купившие за немалую цену билет в первый класс. Жаждали бессмертия. Кто дал имя дьявольскому экспрессу мне неизвестно. Но все новички, появляющиеся у нас, знают его. И я думаю, эти три слова огненными письменами навечно будут высечены, вычерчены, вытравлены в их памяти. Как навеки выжжены они в моей, и ни палящему свету, ни прохладной тьме не заставить меня их забыть.
Ночь за окном кажется ещё чернее и беззвёзднее, когда я думаю об этом. В каком то смысле все мы ушли в чёрный день. Кто-то не закончил дела, кто-то не насытился жизнью, кто-то был казнён неправедно обвинённый, кто-то, наверное как я, медленно угас. У каждого здесь своя история, чтобы рассказывать невольным попутчикам, свои кошмары, чтобы видеть их до конца времён. А невидимый и бесстрастный Проводник встречает новых и провожает старых, поседевших, вернее «убелённых мудростью», пассажиров. И неизвестные мне силы, скорее всего проистекающие из самого человека выбирают достойных покинуть нас. Все мы ушли в таком напряжённом состоянии духа, что смятение и сомнения не дают нам покоя, желанного забвения, и раны продолжают кровоточить. Если бы знать точно, что я мёртв… Я смотрю на Марко, он покачивает головой, словно в такт песне, и улыбается, глядя на меня. Его взгляд помогает мне решиться. Я закрываю глаза и начинаю вспоминать.
В Поезде время играет с людьми, миг и вечность тут синонимы. Можно отвлечься на миг и обнаружить, что всё вокруг изменилось. Можно ждать вечность, а твой собеседник едва ли успеет моргнуть. Иногда лица, будто расплываются, и через мгновение перед тобой другие лица, другие люди. Время сговорилось с пространством, чтобы окончательно выбить почву из-под ног. Законы логики становятся смешными и бессмысленными. Я закрыл глаза на секунду, прошла вечность, и через миг я очнулся. Ни в аду, ни в чистилище, ни где-то ещё, я даже не мёртв, хотя и не жив, впрочем, я никогда и не был живым. Без неё. Не я вовсе лежал в кроваво-красном океане скорби, ожидая, когда глупый и раздражающий стук в груди стихнет, это вовсе не я. Без души. Я на пороге, мне решать: вернуться, уйти, какую дорогу из тысячи выбрать. Одинок, как прежде, как всегда. Передо мной распахиваются Врата. Впереди стелится пока непознанный Путь. Свет, плотный и ослепительный, бьёт мне в лицо, так, что мне становится больно. Одинок? Я неуверенно оглядываюсь и вижу Марко (так меня зовут? звали? будут звать?), он машет мне рукой, вместо слов ветер доносит до меня шелест. Он тает в пронизывающих раскалённых лучах, моя вина исчезает вместе с ним (другом? врагом? Проводником? демоном? ангелом? мною?). Я смотрю на Врата, но взгляд бессилен проникнуть за них. Не знаю, что ждёт меня там, боль или счастье. Но сюда я больше не вернусь, каждый мой шаг будет вперёд, к цели, которую я вспомню потом. Вокруг расстилается бесконечность. Я вступаю во Врата, чёрный силуэт испаряется в тёплом свете, Поезд за моей спиной окутывает мгла.

*кошмар (нем.)


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 00:47 | Сообщение # 3
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
Игуаны танцуют джаз.


Из письма друзей к автору, по поводу названия:
«Мы узнали у компетентных лиц, что джаз не танцуют, а только поют и играют.
Но название звучит очень заманчиво и интригующе. Можно еще назвать типа
Игуаны танцуют латино, регги, буги-вуги... или поют акапельно, а может
быть с военным оркестром…»


Мои жалкие попытки оправдаться:
«По-моему танцуют всё, что хочется танцевать.
Но, между прочим, игуаны вообще не танцуют, вроде бы.
А посему всё можно отнести на счёт авторского видения,
позиции, или что там ещё. Короче – так надо…»


Мемфис Мёрдок III родился в семье гениев, и, казалось, сама судьба предопределила ему быть человеком неординарным. Одарённость Мёрдоков передавалась исключительно по мужской линии. Мемфиса самого старшего называли гением за то, что ни одна подкова, прибитая его руками, не сбивалась и не отваливалась. Мягко и прочно прилегала к копыту, позволяя лошади без труда сделать до ста лишних миль. Мемфиса среднего называла гением только жена. Немалым подтверждением гениальности Мёрдока II являлись двенадцать ребятишек, а также круглый живот и улыбка миссис Мёрдок.
Вследствие некоторой неорганизованности семейства, проистекающей из многочисленности, дети были предоставлены сами себе. Рождение каждого последующего мальчика (девочки в семье так и не появились, несмотря на все старания мистера Мёрдока и мечты миссис Мёрдок) лишь усугубляло общую неразбериху. Семья вечно пребывала на пороге голода и появления очередного Мёрдока.
Мемфис Мёрдок III, о котором и идёт наш рассказ, был старшим, в почти бесконечной череде одинаково черноволосых и хулиганистых братьев. Первое Важное Решение он принял вскоре после рождения Джеймса, тринадцатого отпрыска. Когда стало ясно, что больше пополнения в семействе Мёрдоков не предвидится. К немалому, кстати сказать, облегчению городского муниципалитета, наконец вздохнувшего немного поспокойнее. В то время мэр трясся над каждым центом, уходившим из бюджета на что-либо помимо зарплаты администрации. Миссис Мёрдок очень огорчилась этому известию. Чтобы её утешить тут же удочерили «малышку» Петти тринадцати лет. У девочки был живой характер, и она в мгновение ока оказалась вожаком банды, оттеснив даже колоссальную фигуру Старшего Брата. Так что Мемфис всё больше чувствовал себя лишним, оставшимся не у дел. Вскоре он решил рвать когти из Саннисити.
Мемфис поклялся себе в трёх вещах. Во-первых, добиться именно того, что хочет. Примерно половину жизни он как раз и пытался выяснить что это. Во-вторых, никогда не заводить детей больше чем может позволить семейный бюджет. И, в-третьих, ни в коем случае не называть сына Мемфисом. Таким образом, определившись с жизненными ценностями, в шестнадцать с небольшим он закрыл за собой дверь отчего дома, полный юношеских смутных надежд и твердокаменной истинно мёрдоковской решимости.
Окончив среднюю школу с отличными оценками лишь по двум самым важным для него предметам: рисованию и зоологии, он отправился в большой мир, обладая непоколебимой уверенностью в собственных знаниях и силах. И даже пятьдесят лет спустя этот старик с глазами мальчишки не расстался с жизнелюбием и напористостью.
Первоочередной проблемой – стал выбор профессии. Мемфис решил, что работа должна давать нечто большее, чем средства к пропитанию, должно в этом присутствовать нечто неуловимое, нечто идущее от сердца. Даже много позже, рассказывая историю внукам, он не мог объяснить такого отношения к жизни иначе как промыслом божьим. Поэтому, продолжая поиски занятия по душе, он десять лет проработал плотником на мебельной фабрике. Стулья у него выходили просто гениальные.
Мемфиса нельзя было назвать красавцем, хотя определённые атрибуты присутствовали: высокий, широкоплечий, с фигурой атлета. Девушки были в восторге от чёрных густых волос, которые он первым в своём захолустье отрастил до почти неприличной длины. Подавленные его харизмой подружки не осмеливались посмотреть на него прямо, словно опасаясь, что их испепелит на месте. А ведь глаза, глаза были лучше всего. Огромные, лучистые, изменчивого цвета – от светло-голубого до иссиня-чёрного. Светилась в них какая-то искренность, дружелюбие. Два прожектора излучавшие тепло и любовь. Так, что и много лет спустя, достаточно было просто взглянуть ему в лицо, чтобы мгновенно влюбиться. Мемфиса называли милым юношей, привлекательным мужчиной и удивительно красивым стариком. Его шарм, как выдержанное вино, с годами становился только ярче.
Хотя Мемфис часто становился объектом пылких чувств, сам он берёг сердце для чего-то удивительного. «Да ты романтик, Мем!» – сказал как-то друг, и тот был вынужден согласиться, с какой-то тайной радостью внутри. Судьба всегда была благосклонна к нему и единственной девушкой, сумевшей превратить этот пожар в милый очажный огонь, оказалась дочь директора фабрики. Единственно чем Нэнси выделялась на фоне кровь-с-молоком красавиц это невзрачность и чувство юмора. Вся мебельная фабрика «Шеллис и Шеллис» с упоением следила за развитием романа, к слову достаточно стремительным.
Естественно отец был против, естественно он запретил им встречаться, естественно он собрался увезти единственную дочь подальше от мерзавца, уволенного как только всё стало известно. Но крошка Нэнси, сладенькая папина девочка, неожиданно проявила твёрдость. И после двух неудачных побегов, трёх угроз и одной попытки броситься в реку, семья была вынуждена сдаться. Наверняка изрыгая про себя проклятья, мистер Шеллис проводил к алтарю дочь, у которой, что называется, пузо на нос лезло, отдав в лапы подлого соблазнителя.
Вопреки мрачным опасениям и предчувствиям Шеллисов, Мёрдоки зажили счастливо. Скрепя сердце и только по слёзным просьбам матери и жены Мемфис разрешил продолжить семейную традицию, и на свет появился Мемфис IV. За всю жизнь единственный раз, когда Мем отступил от принципов. Затем родился Чарльз. Его и всех последующих сыновей называли по именам великих зоологов, последним стал Джеральд Мальком. Всё потому, что, заняв должность управляющего на мебельной фабрике, Мемфис нашёл время для главной страсти. Вернее для двух главных страстей: рисованию и зоологии. Нэнси стала вторым изданием миссис Мёрдок, оптимистичной матерью бесчисленного выводка детей.
Едва только старина Мем взялся за кисть, как грянул кризис, оставивший половину населения без работы и без средств к существованию. Понимая необходимость что-то предпринять, с тоской отложил мольберт, и в одночасье перестроил фабрику «Шеллис и Шеллис», приспособив её под производство обуви. Для реорганизации производства понадобилось заложить дом, все ювелирные украшения и главную ценность в доме – уникальную коллекцию альбомов по живописи и зоологии.
Постепенно обувная фабрика, переименованная в просто «Шеллис», отвоевала часть рынка, заняв причитающуюся ей нишу. Раритетные альбомы были выкуплены обратно, а у Мемфиса вновь появился шанс заняться любимым делом. Он достал с чердака кисти, купил новый мольберт и, плюнув на всё, уехал в глухомань.
Через год, разобравшись с делами, Мемфис наконец нашёл время взглянуть на привезённые наброски и полотна. Больше половины были отринуты сразу, остальные оставили ощущение смутного неудовольствия, несмотря на графическое совершенство. Всё сводилось к чему-то неуловимому, неизречённому. Животные, изображённые на картинах были красивы, но также красивы они были бы, рисуй он их хоть с чучел. Ему же хотелось большего, и Мёрдок приступил к поискам, продолжавшимся всю жизнь.
Зоологические справочники и другие издания, посвящённые животным, охотно печатали иллюстрации, выполненные рукой Мёрдока. Манера в которой он рисовал животных, менялась молниеносно, остановившись наконец на не совсем типичной для работ подобного рода. Его «зверушки», точнее самая «гадообразная» их часть - рептилии, изображались не как это принято среди листвы и деревьев, или иной, характерной для них среды, и даже не на фоне футуристических городских и космических пейзажей, как было модно в последнее время, они отчётливо выделялись из целого океана буйствующих мазков всевозможных цветов и оттенков. Казалось, тот вид игуан, который всё чаще стал появляться на картинах Мемфиса, из-за своей весьма скромной окраски должен безнадёжно теряться в гуще этого цветастого безобразия. Но ящерицы лишь выделялись намного чётче, чем на стандартных изображениях, и выглядели более живыми.
Мёрдок учредил трест занимающийся сохранением вымирающих видов, в доме его постоянно крутились голодные репортёры, которых миссис Мёрдок по доброте душевной регулярно подкармливала. Во время одного из обеденных интервью Мемфис сидел в кресле возле камина, терпеливо отвечая на однообразные вопросы. У его ног возилась четырёхлетняя внучка, безуспешно пытающаяся отодрать помпон от дедушкиных тапочек. Над камином висела одна из его последних картин с миролюбивой игуаной в пол-оборота. Внучка, сосредоточенно рассматривающая статуэтки на каминной полке, вдруг радостно запищала:
- Дедя, ящерка! Ящерка, она живая!
Репортёр, сидевший спиной к камину, быстро обернулся и на мгновение ему почудилось, что нарисованная игуана скосила в его сторону глаза и слегка повернула голову. Мемфис улыбнулся и, наклонившись, поцеловал внучку в макушку.
***

Человек по натуре добродушный и незлобивый, за семьдесят лет жизни Мемфис обрёл великое множество друзей, среди которых числились и его завистливые коллеги по цеху, и ярые противники его своеобразной подачи материала. Так что на роскошные похороны Мёрдока собрались сотни людей. Были среди них и два старинных приятеля-художника, Станислав Кашия и Ллойд Бигел. Воздав должное почившему товарищу, они решили ещё раз взглянуть на галерею Мёрдока, которую, к слову сказать, оба считали бесполезной прихотью богатого человека. Дурацким хобби, если выразится точнее.
- Всю жизнь рисовать ящериц, - фыркнул Бигел, - герпетолог-любитель тоже мне.
- Не завидуй, вон твои куропатки вообще никому на фиг не нужны. Их даже в орнитологических справочниках не печатают, - съязвил Станислав.
- Можно подумать твои квадратурные белые цапли идут нарасхват, - не сдался Ллойд.
- У меня, по крайней мере, была персональная выставка, а твои мазилки развешаны по «братским могилам», - после паузы сказал Кашия.
Испытывая обоюдную ненависть, они продолжили осмотр, стараясь не коснуться друг друга даже рукавом. Вскоре, позабыв о взаимных обидах, Ллойд и Станислав перенесли всё своё негодование на игуан и Мемфиса. На Мемфиса, игуан и его персональные выставки. Друзья дошли до мастерской и, дёрнув ручку, обнаружили, что дверь заперта.
- И что теперь? – с возмущением спросил Бигел. – Я ради этого сюда тащился?
- Странно, насколько я знаю, мастерская никогда не запирается, – вздохнул Кашия. – А говорят, последние годы Мёрдок работал над чем-то потрясающим.
- Другой вид ящериц? Гекконы или сцинки, например?
Всё же, поколебавшись приличествующее время, Ллойд достал из кармана завалявшуюся скрепку, причудливо её изогнул и засунул в скважину. Спустя полчаса и сто двадцать попыток дверь с тихим щелчком открылась. Они зашли внутрь. Мастерская отличалась более чем скромными размерами, и почти всё пространство в ней занимал огромный мольберт, занавешенный белой льняной тканью.
- Ну что, друг мой, ты готов увидеть результат работы последних шести лет жизни величайшего художника-анималиста? – с нервозной весёлостью спросил Бигел.
- Э-э-э…
Ответить Станислав не успел, так как вопрос Ллойда был риторическим, и белое полотно уже падало на пол с мрачной тихой торжественностью. Пыль и эмоции немного осели.
- Опять игуаны, опять мазки, опять чёрте что… И название – «Игуаны танцуют джаз», бр-р-р - сказал Бигел, окончательно разочаровавшись в учителе. Он устало плюхнулся в одно из двух кресел, стоящих как раз напротив картины. Второе кресло скрипнуло под тяжестью Кашии. Шесть квадратных метров холста были изуродованы девятью ящерицами в фантасмагорическом подобии хоровода. Друзья сидели молча и смотрели в пол. Наконец Ллойд отважился поднять голову и сосредоточенно взглянуть на картину, в отчаянной надежде, что не всё так плохо, как кажется на первый взгляд. Внезапно он тонко взвизгнул. Встрепенулся Станислав, между делом успевший задремать:
- Что твоя тонкая нервная организация этого не выдержала?
- И-и-и-и, - выдавил из себя Бигел.
Кашия недовольно посмотрел на последнюю работу Мёрдока. Обычная дря.., - собрался подумать он. Глаза его не отрывались от картины. Игуана вращала зрачками и немного раскачивалась. Движения ящериц становились всё более смелыми и отчётливыми. Одна лапка двинулась вперёд, другая. Игуаны неслись друг за другом в хороводной пляске, размахивали хвостиками, перебирали лапками, меняли цвет, как хамелеоны… И где то за этим из глубины картины зарождалась музыка, в такт которой танцевали рептилии. Гремел джаз, саксофоны импровизировали, и ритм музыки и структура танца всё время усложнялись.
- Это, это… НОВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ!!! – прохрипел-провопил Ллойд Бигел, примерный художник двадцать первого столетия.
- Мемфис Мёрдок, кто бы мог подумать? - еле слышно восхитился Станислав Кашия, - Старый хрыч, надеюсь, он оставил записи, а не унёс из вредности тайну с собой в могилу. Снимаю шляпу.
А джаз гремел, игуаны танцевали…


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 00:50 | Сообщение # 4
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
Князь имя мне.
Страшная сказка


Заблудились? И не можете выбраться? И вам страшно? И уже не раз пожалели, что вообще решились идти? Рваные клочья пыли танцуют в воздухе. Напряжённая предгрозовая тишина силится сокрушить в объятиях. Бьёт двенадцать. Врата распахиваются. Входите. Входите! Здесь вас жду Я.
Мальчики и девочки вы никогда не слышали, не слышали, не…? Страшную сказку, которую всякому рассказывает серый волк, сидящий на цепи в моём подвале. Волк надёжно прикован, но вот беда! – стальной штырь, прикрепляющий цепь к каменной стене давно проржавел. А вам, если вы действительно хотите послушать сказку, придётся подойти близко, ещё ближе… да вот так. Молитесь, вдруг вы понравитесь волку слишком, или недостаточно сильно, чтобы услышать счастливый конец. Прислушайтесь – вибрирует натянутая цепь, скрипит ржавый гвоздь, тяжело дышит голодный волк.
Мои… э-э-э,волчьи клыки мешают чётко говорить, может, вы немного наклонитесь? Да девочка, твоё прелестное маленькое ушко совсем близко. Да мальчик, какие чудные у тебя кудри, лакричные, наверное. Детки, как получилось, что вы заблудились одни в моём страшном и тёмном лесу? Здесь так мрачно и сыро, и одиноко… Что? Мамочка с папочкой не смогли вас накормить и отвели в чащу? А дорожку из хлебных крошек, скушали мои голодные маленькие звери? Нет, нет, конечно я не сделаю вам ничего плохого. Крошечные заблудившиеся дети, как можно вас обидеть. Цепь ещё не порвана, волк хоть и голоден, но держит себя в лапах. Ах, какие замечательные сказки он знает!
Ладно, в лес вы попали не по своей воле, как и все его теперешние жители, но как вы нашли мой дом? В самой непролазной чаще, среди самых глубоких болот, за самыми высокими горами стоит мой дом. Стерегут его сто сорок стражей, по четверо стоят они на каждой тропинке. Ходят вокруг стаи волков, хотят вернуть старшего из них, сидящего на цепи в моём подвале, того, кто знает столько чудесных сказок. На закате в окно темницы заглядывает Всадник, хочет узнать - скоро ли Хозяин отпустит его. Наше солнце – луна, слушает отчаянную песню пленника. Девочка, девочка, подойди ко мне, мне так грустно, погладь мою серую мягкую шёрстку. Мальчик не бойся, можешь взять меня за уши, подёргать за хвост, за усы.
Вы не увидели стражей? Не заметили великанов-исполинов возле каждой из тринадцати дверей? Химеры, горгульи и бесенята не тронули вас? О-о-о, детки – чистые души! Скоро, скоро вернётся Хозяин, самозваный Хозяин моего Леса, а вы так и не слышали моей сказки. Но сначала, не найдёте ли вы мне молочка - волчья пасть плохо слушается, а серебряный ошейник не даёт мне превратиться. Тридцать три запора на каждой двери, отомкнуть их не получается. Злые, нехорошие заклятия на них. Двенадцать древних чародеев замкнули те засовы, ядовитой водой омыли те петли. Ни мой слуга верный о семи головах и десяти рогах, ни невеста моя, на нём восседающая не помогут мне. Только вы детки, если захотите услышать сказочку, а возможно и поучаствовать в ней.
Вы такие славные дети, вы мне очень нравитесь. Не хотите стать моими принцем и принцессой? У вас будут нарядные платьица и много-много игрушек. Мы будем жить в красивом замке, глубоко-глубоко под землёй. Потом, если пожелаете, полетим на небо, в гости. Вы принесли молочка? Девочка, милая девочка, как тебя зовут? Ева? Ева, сними мне намордник, чтобы я мог лакать молоко с твоих рук. Почему нет мальчик? Как твоё имя? Адам, как мило с твой стороны не дать мне напиться. Неужели ты не хочешь услышать волшебную сказку, множество волшебных сказок? Я могу рассказывать их вам всю жизнь. Знаю, кожаные ремешки намордника очень тугие, но вы попытайтесь, ладно?
Да Ева, сложи ладошки лодочкой, я попью молока. Чего бы ты хотела, когда станешь принцессой? Много красивых платьев и быть красавицей? А ты, Адам, человечек, чего пожелаешь? Быть сильным и ловким? Не бойтесь пораниться, я подую вам на царапины, и раны закроются. Дёрните же посильнее цепь жгучую, разомкните ошейник серебряный! Отпустите меня на свободу, отпустите охотника за добычей! Поделюсь с вами частью себя. Не бойтесь, вот вам благословение, именем моим. Знайте, Князь имя мне, и сего мира я Князь.
Жалобно скребётся по каменным плитам пола выдернутый штырь. Два взъерошенных волчонка, жалко дрожа хвостиками, жмутся к брюху вожака. Вернётся сейчас Хозяин, а дети его убежали в Лес. Заслушались сказочками, стали добычей зверя багряного. Невеста волка была охотницей, поймала человечков в сети-путы огненные. У семи чёрных столбов посадила их на цепь. Напротив семь столбов белых вкопаны, да не могут до них добежать волчата, сторожит их волчья невеста. Невеста всё ждёт, что однажды Волк вернётся с охоты. И страдает вместо него по приговору-заговору Хозяина. И тем она счастлива, что муками своими вымолит прощение Освобождённому, однажды, когда-нибудь, когда кончится страшная сказка…

Когда говорит он ложь, говорит своё,
ибо он [диавол] лжец и отец лжи
(Ин. 8, 44)
Ныне суд миру сему; ныне князь мира
сего изгнан будет вон. (Иоанн 12:31)


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 00:55 | Сообщение # 5
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
vADe Mecum.*


Давай спустимся ниже. Туда, где льды сковывают ветер. Где чёрная пасть левиафана-небытия вечно скалится от голода, силясь проглотить время, и пламенники пасти лишь сгущают мороз. Где мучительный жар мнится избавлением. Где долы и равнины усыпаны асфоделями. Где каждое ущелье бездонно. Где нет гостей… где нет движения… где нет любви… Нет даже её, посвятившей мне вечность. Души моей, обречённой страдать со мной и за меня.
Там на дне эпох и морей стоит мой дворец. Высоки и тонки его башни. Да не горит огонь, да не течёт река. Воды её черны и стоячи. Очарованным кругом замыкает она мой дворец, не давая Тебе войти, а мне выйти. Не давая мне солгать, поклявшись её водами. Даруя Силу и Могущество, тому на кого пал выбор. Чтобы переплыть реку Скорбей, наполненную слезами человеческими, надо подняться на корабль, построенный из ногтей мертвецов. Не убояться зверя подводного. Не заслушаться пением подобным ангельскому. Не бежать за блуждающими огоньками. Может тогда дойдёт, может тогда…
И не приблизится к замку Горя ни путник, чтобы попросить ночлег, ни бедняк, чтобы молить о милости. Только человек может спуститься так глубоко, и она тоже может. Лишь лучшие из сердец достигают высокого предела, в дерзости своей, рискуя требовать ключей познания. Но ключи эти отравленные. Я держу их в своих руках, храню до поры, когда закончится моё служение.
Но не выйдет срок, но не наступит час, когда я смогу скинуть с себя вечное бремя. Уйти просто, просто раствориться в дорогах. Я же восседаю на холодном троне, посредине пустого зала, в сердце мёртвого замка, в самом центре выжженной страны, которую Ты отдал мне на княжение. Дворец Ночи в стране Мрака, окованной яростным железом. Вот мой дом. И не знаю я дома иного, чем тень и инеистая сырость.
Я скован не столько цепями, сколько нарушенными клятвами, ложными надеждами и преданной любовью. Благие намерения мостили мне дорогу. Дорогу, ведущую прямо в мой дом. И, сидя на разрушающемся троне, я могу думать только о том, когда же она придёт, когда же Ты простишь. Проклятие моё вечное, спасение моё обещанное. И кажется мне, что устала она страдать вместо меня, и кажется мне, малодушному, что она меня позабыла девять вечностей назад.
Душа, надежда, любовь – все те сотни слов, что без устали вычёркивал я из книги Судеб, из моей истории. Но не вычеркнуть их все, она всегда вписывает в мою жизнь-смерть на одно лишь слово больше. Слово-заклинание, оно что мороз, что жар, что тьма и что свет. Хаос – сплетённое ничто, рождающее на этот раз нечто, и полнота бытия, на этот раз стремящаяся в пустоту. Я гоню прочь и воспоминание и чувство, потому что они позволяют надеяться, не дают смириться. Поднимаю я голову, открываю глаза.
И лопаются звенья цепей, и разрушается трон. Там начинается битва, там рассыпаются горы, там кипят моря, там реки поворачивают свои русла вспять, и там Ты… Ты смотришь сквозь время и боль, смотришь на меня. Ты проклял меня и принял моё страдание, Ты заточил меня в ледяной мглистой пустоши, и Ты же возьмёшь меня за руку и выведешь отсюда.
Я слышал тысячи клятв, и все они оказывались ложными. Я давал миллионы обещаний и нарушал их все. Лишь ей я не клялся ни в чём, и она ничего не обещала мне. Но я предал, а она осталась верна. Так будет, пока в груди моей цветёт солнце.
И не верю я, что можно меня спасти, и душа моя в это не верит. Но чем отчаяние наше хуже надежды? Оно наш проводник на Пути. Благословенные пусть идут тропою света, проклятые – тьмы. Наш Путь всё равно лежит в стороне.
Она родилась на земле, чтобы искупать мою вину, мои всё новые и новые грехи. Она помнит меня, пусть так неясно и зыбко, как детский чёрно-белый сон. Когда Ты вздыхаешь, глядя на речные блики и быстрые облака, Твоё дыхание проносится через все преграды и согревает меня. Ни по одной из существующих дорог она не выведет меня отсюда, знаю я - строит наш путь там, во вне сущего. Чтобы тропой этой отвести в наш сумеречный дом на перекрёстке всех дорог, на никому не принадлежащем месте. Мне тоже грезится этот дом, когда я смеживаю веки и забываю о ней, подчиняясь проклятию.
Но она не забудет и сквозь тысячу жизней пронесёт память обо мне. Я жду её, чтобы сказать то, что Ты боишься услышать. Потому что тогда я стану свободен. То самое слово, которое она упорно вписывает в мою судьбу, не давая холодным волнам сомкнуться надо мной. Я кричу его, и цунами смывает город в океан, торнадо опустошает землю, потоки лавы рисуют узоры на месте страны. Только так бывает с нами. Ты не желаешь этого, но принимаешь. Я кричу, я рву горло криком: «ЛЮБЛЮ!!!» И она, спасение моё, просыпается, поднимает голову, чувствуя мой ищущий взгляд. Её окна выходят на закат, но видит она рассвет, отразившийся от небес, и вздыхает, согревая меня дыханием. Отвечает приснившейся тьме: «Я тоже». Рвётся ещё одна цепь, падает ещё один замок. То слово, что опять вписала в нашу историю, словно клеймом выжгла на моей коже. Это – она, любовь, это и есть Ты. И через неё я постигаю Тебя, я возвращаюсь к Тебе.
Ты вновь отворачиваешься, отбирая у меня свет. Вновь откладываешь час прощения. А я неистовствую:
- Посмотри на меня! ПОСМОТРИ! ПОСМОТРИ!! ПОСМОТРИ!!!

Кто не любит, тот не познал Бога,
потому что Бог есть любовь.
(1 послание Иоанна, 4.8)
В любви нет страха, но совершенная
любовь изгоняет страх, потому что в
страхе есть мучение. Боящийся
несовершенен в любви.
(1 послание Иоанна, 4.18)

*Вадемекум - это путеводитель. Дословно с латинского «Следуй за мной».


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Сольгрэ Дата: Четверг, 14.02.2013, 01:01 | Сообщение # 6
Бене-Гессерит
Уровень 10
Опыт: 461
Статус: Offline
С самого утра хотелось побыть одной.
(Экзистенциальная автотерапия)


С самого утра хотелось побыть одной.
Словно назло, стоял гвалт, шлялись толпы незнакомых людей, а телевизор и магнитофон пытались переорать друг друга. В двухкомнатной квартире, с довольно большой лоджией, всегда можно было найти место, чтобы посидеть в тишине. Но не сегодня.
Откуда что берётся?
Нас тут всего три человека живёт. Так что при желании можно разбрестись: один засядет на кухне, второй в спальне, третий оккупирует зал, по совместительству мою комнату. Не выношу открытых дверей, всегда стараюсь их закрывать и никогда не сажусь спиной к входу. А сегодня весь дом нараспашку. И ведь повода-то никакого нет.
Плотно прикрыла дверь, подавив желание подпереть её стулом, задвинуть засовом, обмотать верёвкой. Зря, как оказалось, подавила. Бабушка ворвалась внутрь и пожелала знать, почему я такая неразговорчивая, вот уже неделю. Я же смотрела на лампу и старалась не мигать.
Как им всё объяснишь?
Впрочем, к вечеру, мне удалось всех распихать по домам и сбагрить бабушку с дедушкой на дачу к знакомым. При этом мне хватало сил улыбаться и шутить, что мол: «Никакой личной жизни с вами». Когда дверь хлопнула за кем-то уже в последний раз, улыбку перекосило. Я опустилась на порог, спиной чувствовалась холодная поверхность. Сами собой закрылись глаза.
Наконец...
Наконец-то....
Наконец-то одна.....

Я спала, и снились мне кошмары. Что я прихожу домой с работы, давно постылой, что дома меня ждёт муж, давно надоевший, что у меня двое детей, зачатых по неосторожности. И всё такое серо-бетонное. И мне всё равно, что цель, в юности заставлявшая меня раз за разом подниматься с колен, позабыта. Я живу так же как они, те, кто были до нас.
Я проснулась. Какой-то идиот вместо того, чтобы позвонить, пнул дверь как раз над моим ухом.
Бум!
Ещё раз.
БУМ!!!
Придётся открыть.
Точно идиот. Тебя-то я видеть и не хотела. С чем пришёл? – разумеется всё сказано мысленно, просто лень открывать рот и шевелить связками. По лицу и так всё должно быть понятно.
- Привет. У тебя видок, словно мимо кровати спала.
Ах, какая проницательность! Господи они что, сговорились? Один день побыть в тишине! ОДИН ДЕНЬ!
- В чём дело? – он заметил моё состояние и резко посерьезнел.
- Ни в чём.
- Не верю.
- Как хочешь, Станиславский хренов.
- Ну, солнышко… - он положил руку мне на плечо.
За солнышко, кстати, надо на кол сажать. Немедленно захотелось впиться зубами в его руку и грызть добираясь до кости. Сдержалась. Я вообще сдерживаюсь в 97% из ста. Стряхнула руку и, как могла спокойно, спросила:
- Чай будешь?
- Бу…У меня разговор.
- Поговорим. Проходи в зал, на кухне не прибрано.
Я принесла чай. Себе шесть ложек сахара, ему ни одной.
В зале у нас стоит диван, на котором я сплю, столик с компьютером, стенка, заставленная фарфором. Два встроенных шкафа с главными сокровищами этого дома – с книгами. Висят несколько картин. Прямо надо мной изображение пруда, на берегу можно увидеть белую фигурку девушки. Но я её увидеть не могу, никак. Листву вижу, кувшинки вижу, мостик деревянный вижу – девушку нет. Диван неприлично разложен, поэтому я без колебаний усаживаю на него моего гостя.
Неловко тебе, сволочь?
Это мой лучший друг. Любимый лучший друг. Поэтому я особенно жестока. Мы говорим, говорим, говорим, но как-то всё о пустяках. Я знаю его достаточно долго, чтобы понять:
- Скажи, а зачем ты пришёл на самом деле? Я ведь говорила, что хочу побыть одна.
И тихо покончить с собой, чтоб никто не спохватился…
Мы знакомы уже восемь лет, четыре месяца и не знаю сколько дней. Вечность. Он мне подарил чёрного кота Шер-Хана, злобного сволочного и горячо любимого. Хан ненавидит всех кроме меня, и я вижу в этом скромные заслуги моего воспитания. Детей мне лучше не заводить. Кошачьи глаза сверкают из-под стола зелёно-жёлтым. Мне кажется, Шер-Хан следит, чтобы мой гость не сказал лишнего, о чём может пожалеть, из-за чего я могу расстроиться. Словно в знак согласия слышится шипение и мурлыканье.
Спасибо Хан, я тоже тебя люблю.
- Я не знаю, - шепчет он. Потом выпрямляется и громко говорит, - А ты слышала, что учудил новый начальник?
Я киваю. И мы в течение получаса разбираем шефа-молокососа по косточкам. Темнеет и мне становится труднее выносить его присутствие так близко. Из той вечности, что мы знакомы, я люблю его две. Вечность это на самом деле очень мало, но восемь лет – слишком, слишком долго для меня. Я уже не знаю, чего хочу. Я перегорела.
Зачем ты меня мучаешь? Почему просто не мог однажды исчезнуть или жениться на моей лучшей подруге? Обязательно надо было каждый день если не приходить и не встречаться, то звонить и писать эсэмэски?
Я так………привыкла к тебе…к нам.
Боже, я как заведённая, твердила при расставании:
- Чтоб ты был счастлив, сволочь! – Твердила, когда ты рассказывал о девушках, о планах; на твоей свадьбе с этой дурой и когда ты с ней развёлся. Ни словом, ни жестом не намекнула на свои чувства. Потому что со мной никто не может быть счастлив. Потому что я ни с кем не могу быть счастлива. Мне нужно больше чем всё. Ты.
Скорее я люблю то, что ты воплощаешь собой.
Это любовь?
Мы говорим о ерунде, пока уже не становится поздно ему возвращаться домой. Тогда он бросает взгляд на тощий серп луны в окне и говорит, зачем пришёл. И небеса вместе с дистрофическим месяцем обрушиваются вниз и тонут в грязной луже воды, когда-то называвшейся речкой Царицей.
Любишь? Всегда любил? Теперь уже навсегда?
Господи, если бы ты сегодня не пришёл, я бы утопилась в ванной, сунула голову в духовку, выпила бы какой-нибудь дряни – короче спокойно умерла.
Не получилось…
Когда он выговорился и, наконец, заснул, я пошла в ванну. Закрыла дверь на щеколду, пустила воду. Свет я не включала – надоел давно, и стал раздражать. Сидеть на эмалированном краю было неудобно, но зато на ноги лилась прохладная вода. Топиться я не собиралась. Моё отражение в забрызганном зубной пастой зеркале смотрело на меня с явным отвращением. Я сама себе противна. Нерешительная, трусиха, потерялась и заблудилась. Отражение глянуло на меня и спросило:
- Давно ли ты стала всего бояться?
- Уже минут тридцать пять, всё вызывает панический ужас.
- Всё из-за этого идиота?
- Угу.
Из-под двери сочилась полоска света, так что у отражения горели глаза. Я-из-зеркала спросила:
- Ты его любишь?
- Не знаю.
- Ох, ревнуешь?
- Не знаю…Да!
- Повторяю, ты его любишь?
- Люблю, ты-то отстань от меня, не мучай!
- На самом деле, только я и имею право тебя мучить.
- Тогда не хрен этим правом пользоваться!
- Ага, давай ещё подерёмся. Зеркало новое покупать придётся.
- Обойдёшься, ещё на тебя деньги тратить. Переживу без тебя и без зеркала.
- А без него переживёшь?
- Отстань.
- Чего ты на самом деле боишься?
- Ты мне кто Зигмунд Фрейд недоделанный что-ли?
- Я это ты.
- Мне двадцать девять, у меня ни с кем не было серьёзных отношений, но я не боюсь остаться одна, я боюсь быть с кем-то. Отвечать за кого-то, позволить, чтобы за меня отвечали.
К двери подошёл мой поздний гость и спросил:
- С тобой всё нормально? Жива?
- Мне надо подумать. Ты же знаешь, у меня бывает. Иди спать, я скоро выйду.
- Там на диване дрыхнет твой зверюга и, по-моему, он собирается меня убить, если я лягу спать на твою кровать.
- Значит, тебе придётся найти к нему подход, - мстительно сказала я.
Чтоб он тебе всю рожу разодрал!
Он ушёл заключать мирный договор с Ханом и Отражение продолжило беседу:
- Хорошо, а ещё?
- Уйди.
- Ещё?
- Ещё я не хочу, чтобы всё было как у моих родителей. Я не хочу такой жизни, такой судьбы. Мне это отвратительно. Мы другие, потому что условия изменились, потому что мы изменились. И поэтому не знаем, чего хотим – нет образцов, которым можно бы было следовать. Ясно, что только не так, как раньше. Иногда мне кажется, что я ничего не хочу.
- Но ты по-прежнему веришь, что можешь сделать так, чтобы было лучше?
- Верю.
- Ну, так и начни с себя!
- ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ!!!
Звон осколков и слабеющий, словно рассыпающийся голос:
- А зеркало новое покупать придётся.
А ведь я-из-зеркала права. Нельзя долго мечтать о чём-то, а потом, получив, не разочароваться, хотя бы отчасти. Я же мечтала…
- Вечность?
Вечность.
Я закрыла воду. Подошла к дивану, на котором дрых мой любимый кот в обнимку с моим любимым человеком. В обнимку с идиотом, который ранним утром сегодня сделал мне предложение. Предложение, которое я, кажется, собираюсь принять. Они слаженно храпели и выражение лица и морды было удивительно похожим.
Сговорились.
Обоих выгоню. Вот сейчас разбужу и выгоню.
Как он сказал:
- Знаешь, ведь я тебя люблю. Уже целую вечность.


It's 83,000 light years to the galactic core, we've got half a tank of Element Zero, one pack of cigarettes, it's dark out since it's always dark in space, and we're wearing sunglasses.
 
Ketara Дата: Понедельник, 21.04.2014, 22:47 | Сообщение # 7
Всевидящее Око
Ключевой персонаж
Опыт: 1967
Статус: Offline
Персонажи ФРПГ:
Кайя Делисс
anubis28, Уважаемый пользователь, темы, в которых вы оставили свои комментарии не созданы для спама. Если вам охота поговорить, переместитесь в флудилку. Настоятельно рекомендую, ибо флуд в неположенном месте карается баном.


 
Форум » Фанфикшен » Фанфикшен по любой вселенной » Одна жизнь под соусом из раннего Сольгерианства. (Оригинальные произведения.)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Настройки оповещения
Выключить звук
Выключить оповещение
Новое сообщение от
загрузка..